Проект "Водопад"

Л.М. Анисов

Пыль веков. Смутное время.

Деревня Горенки на Горьковском шоссе (прежний Владимирский тракт) известна тем, что в старые времена здесь находились сторожевой пост и шлагбаум, далее которого не дозволялось провожать осужденных на каторгу их родственникам и друзьям. Здесь прощались, здесь лились горькие слезы. Напротив деревни – старинная усадьба Горенки, с парком, прудами, мостиками и беседками. В начале XIX века здесь был разбит крупнейший в Европе ботанический сад – это все, что я знал о здешних местах.

Художник Васильев привез меня в Горенки, где часто работал, и перевернул все мои представления о них.

– Усадьба, можно сказать, сыграла роковую роль в истории дома Романовых, – говорил он. – Как знать, не будь ее, не живи здесь князья Долгоруковы, может, и не пресекся бы род Романовых по мужской линии и мы бы другую историю имели.

Заметив мое удивление, продолжил:

– Впрочем, лучше всего придерживаться фактов. А они таковы: князь Алексей Григорьевич Долгоруков – первый владелец Горенок, был воспитателем малолетнего императора Петра Второго. Когда у государя умерла его любимая старшая сестра, он был безутешен. Ему бы надлежало выехать из Москвы, где все напоминало о невосполнимой утрате; о том молили иностранные послы, на это надеялся Остерман. Но Долгоруковы, не любившие Петербург, сумели отклонить эти просьбы. Услужливый князь Алексей Григорьевич Долгоруков для рассеивания грусти Петра Второго начал ежедневно приглашать его в Горенки – то погонять зайцев, то потешиться над волками.

К этому развлечению присоединилось вскоре и другое: завтраки в усадьбе, не лишенные присутствия дочери Алексея Григорьевича – красавицы-княжны Екатерины Долгоруковой.

Первопрестольная столица по целым неделям, а то и месяцам сиротела без своего государя. Москвитяне могли видеть государя только тогда, когда он, укутанный в шубу, выходил из царского терема и, сев в сани, мчался в обычный свой путь, в Горенки.

По Москве пошли толки, предположения. Старые вельможи предсказывали, что должно что-то случиться, и не обманулись.

19 ноября 1729 года, возвратившись в Первопрестольную, Петр Второй собрал всех членов Верховного Тайного Совета и всех почтеннейших сановников, военных и гражданских, и объявил им торжественно о своем намерении вступить в супружество с княжной Екатериной Алексеевной. Тридцатого ноября едва ли не вся Москва собралась в Лефортовском дворце поздравлять молодых с обручением. То был день торжества Долгоруковых. Свадьбу назначили на 19 января тысяча семьсот тридцатого года.

– Но Петр Второй умер неженатым, – вспомнилось мне.

– Верно, верно, и припомните день его кончины – 19 января. На этот день была назначена свадьба.

– Кажется, он застудился, когда принимал военный парад на ледяном ветру, – подсказала мне память.

– И так, и не так, – ответил Васильев.

За разговором мы с ним дошли по аллее дворцового парка с вековыми деревьями до старинного водопада. Здесь и остановились.

– Видите ли, по официальной версии так оно все и было: Петр Второй застудился и умер от оспы, – продолжил Васильев. – Но не забудем и другого. За московский престол, за влияние на него боролись многие, в том числе и Франция, и Англия. А ведь мало кто знает в наше время, что идеолог семьи Долгоруковых, князь Василий Лукич Долгоруков, бывший посол в Швеции, Польше, во Франции и близкий родственник князя Алексея Григорьевича, еще с юношеских лет, живя в Париже, коротко сошелся с иезуитами. На род Долгоруковых в Сорбонне делали ставку. Французским богословам важно было привести Долгоруковых к власти (многие из их рода склонялись к католичеству и строили планы смены правительствующих лиц). Затем – возродить патриаршество. О чем, к слову, мечтали многие в России. Но посадить патриархом Сорбонна желала человека, склонного к униатству. Патриарх должен был своим авторитетом поддержать простиравшиеся еще дальше планы Долгоруковых. В Сорбонне не могли упустить удачного случая – того, что Петр Второй увлекся княжной Екатериной Долгоруковой. И скоро в Москве появился аббат Жюбе, приехавший под видом учителя детей одной из княгинь Долгоруковых. Его принял под свое крыло посол Испании дюк де Лириа. Действия французов, конечно же, не прошли незамеченными для англичан. И с той, и с другой стороны умели анализировать события. Едва в Лондоне и Пруссии стало известно о действиях французов, в Москву был направлен полковник Джемс Кейт, старший брат которого, лорд Кинтор, был в то время гроссмейстером английского масонства. Игра пошла крупная. Джемс Кейт был принят в русскую службу, получил чин генерала и оказался в числе лиц, охранявших государя. Кейт тайно держал сторону Анны Иоанновны, аббат Жюбе и дюк де Лириа – Долгоруковых. И закипели интриги. А итог? Кончина Петра Второго. К власти пришла Анна Иоанновна, дюк де Лириа срочно покинул Россию, аббат Жюбе выдворен, князья Долгоруковы в опале. Почти все они, Долгоруковы, будут казнены Бироном.

– Но можно ли все это связывать с кончиной Петра Второго? Ведь умер-то он все же от оспы.

– Трудно, да и невозможно доказать причастность немцев к кончине государя. Но объясните, как могло случиться, что выздоравливающий император (а врачи излечили Петра Второго от оспы, и дело пошло на поправку) именно в тот день, когда в болезни произошел криз и все вздохнули с облегчением, мог застудить оспу? Говорят, отворили окно в натопленной спальне государя. Кто отворил его? А ведь в спальне кроме Петра Второго в тот день находились только два человека, очень, к слову, связанных дружбой с Кейтом: Остерман и камергер, исполнявший роль истопника. Жена камергера, Матрена Балк, была к тому же тесно связана с митавским окружением Анны Иоанновны. И имейте в виду: по восшествии на престол Анны Иоанновны, когда многие из окружения Петра Второго подверглись жесткой опале, истопник и супруга его вошли в несказанную силу.

Болезнь и смерть императора вызывали разные толки. В народе долго говорили, что он отравлен. Слухи эти, однако, нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Но поразмышлять есть над чем.

– А что же его невеста? Ее судьба? – не утерпел я.

– Предание сохранило память не только об обольстительной красоте княжны, но и об умении пользоваться ею и о гордости, с которой она себя держала. После новгородских казней тысяча семьсот тридцать девятого года, когда многие из Долгоруковых потеряли головы на плахе по указу Бирона, княжна Екатерина Алексеевна была сослана на Бел-озеро, в Воскресенский Горицкий девичий монастырь, окруженный тогда дремучими лесами, где ее держали как колодницу. Говорят, когда привезли Долгорукову, настоятельница монастыря до того испугалась, что долго не хотела впускать в монастырь, даже в церковь, сторонних лиц, богомольцев: опасно было имя Долгоруковых.

Однажды приставница за что-то хотела дать острастку колоднице Екатерине Долгоруковой, замахнувшись на нее огромными четками из деревянных бус. Четки иногда заменяли плетку, а с колодницами в монастырях в ту пору не церемонились. «Уважь свет и во тьме: я княгиня, а ты холопка», – сказала Долгорукова и гордо посмотрела на приставницу. Та смутилась и тотчас вышла, забыв даже запереть тюрьму.

Другой раз приехал какой-то генерал из Петербурга, едва ли не член Тайной канцелярии и даже не сам ли глава ее, Андрей Иванович Ушаков. Все засуетились, забегали в Горицком монастыре. Генерал велел показать тюрьму и колодниц; показали ему и Екатерину Долгорукову. Княжна сказала грубость; не встала и отвернулась от посетителя. Генерал погрозил на колодницу батогами и сей же час вышел из тюрьмы, строго приказав игуменье смотреть за колодницей. В монастыре не знали, как еще строже смотреть; думали, думали и надумали заколотить единственное оконце в чуланчике, где содержалась бывшая государева невеста.

Три года провела затворница в монастыре.

Вступление на престол Елизаветы Петровны отворило темницу Долгоруковой. В монастырь приехал курьер с повелением освободить княжну Долгорукову, пожалованную во фрейлины. За нею вскоре присланы были экипажи и прислуга. Княжна тотчас забыла прошлое, любезно простилась с игуменьей и обещала впредь не оставлять обители посильными приношениями.

Васильев помолчал и закончил:

– Не знаю вот только, бывала ли она позже здесь, в Горенках.